Глахтеев, который сам по себе
Художник Геннадий Глахтеев отметил свое 70-летие. К этой дате он подготовил персональную выставку в стенах областного музея изобразительных искусств. Геннадий Александрович проводит персональные выставки с завидным постоянством. Ему всегда есть что представить для творческого отчета – зрителям, коллегам, искусствоведам. Мнение последних особенно взволновало художника на открытии юбилейного вернисажа. Никогда ранее о его творчестве не говорилось таких теплых искренних слов. Об этом и многом другом мы разговаривали с юбиляром в его мастерской.
- Возраст для художника что-то значит?
- Конечно. К 70 годам что-то утрачиваешь. Уходит страстность. А ведь художник должен изображать то, что он чувствует.
- Когда вам лучше всего работалось?
- Лет в сорок.
- Как изменилось ваше творчество за эти годы?
- Я стал лаконичнее.
- Меня всегда восхищала ваша страсть к знаниям. Окончив художественную школу, училище, институт, вы всю жизнь занимались самообразованием. Для чего вам это надо?
- Тут два пути. Не будешь развиваться – сопьешься. Если вы заметили, у меня на многих картинах присутствует кот. Сидит и смотрит. Наблюдает за происходящим. Вот я, как тот кот, - наблюдаю. Мне все интересно. Моя первая жена Нана занималась наивной живописью. Я тоже взволновался этой темой. Потом появились новые идеи. Поехали в горы, образовалась Академия «Садки». Мы писали горы, восход…
- Если не ошибаюсь, это был 1975 год, в то время были востребованы совсем другие темы.
- Да, надо было делать работы на зону – зональные выставки. А я, как кот, гулял сам по себе. Мне сказали: делай левкасы, будешь проходить на зону. Я не стал.
- Почему? Это же вопрос престижа – участие в зональных выставках.
- Я хотел другое делать. То, что мне нравилось. Между прочим, однажды на зону я все-таки попал. Написал медсестру из санатория. И, как говорится, удостоился. Потом, когда был в Италии, написал работу «Советские моряки на могиле Федора Полетаева». Мне говорят: надо доделать, переделать. Ну я и плюнул. И стал делать только то, что хотел.
- И, тем не менее, не будучи официально признанным, все же сделали себе имя…
- Потому что сопротивлялся. А ведь тогда художник мог сделать имя, только участвуя в зональных и республиканских выставках. Это было главным критерием творчества. Из-за этого у меня были конфликты и с коллегами. Но когда приходит время устраивать персональную выставку, мне всегда есть что предъявить, – вот я чем занимался. Вот и сейчас помимо выставки в музее я устроил выставку у себя в мастерской для узкого круга. Широкому кругу ее показывать нельзя. Это эротические работы. Они посвящены моей жене Ирине.
- Любовь к Ирине дала вам новый импульс в творчестве?
- Я почувствовал, что это настоящая любовь, ради которой можно бросить все и послать всех. С Ириной я ощутил совершенно другую энергию. Не то чтобы я не любил Нану, свою первую жену. Но с Ирой все было по-другому. И для нее эта встреча оказалась судьбоносной. Она стала художником. Во французских каталогах оренбургских художников ее работы идут первыми.
- Однажды вы устроили персональную выставку «Художник и модель», посвященную празднику вашего первого поцелуя.
- Мы до сих пор отмечаем этот праздник – 14 марта. У нас весь стол бывает завален подарками, которые мы готовим друг для друга, – картины, рукописные книги. Однажды я сделал для нее медальон из камня, привезенного из греческого Акрополя. В этом году исполнится 35 лет, как мы встретились.
- Что для вас важнее – любовь или творчество?
- Это взаимосвязано. Без любви ничего хорошего не бывает.
- Что больше всего вы цените в искусстве?
- И в искусстве, и в любви - предвосхищение. Мне нравится, когда все только начинается. Люблю первые цветы, которые появляются еще в феврале, предвосхищая весну. Я и живопись Джорджоне, например, ценю больше, чем Тициана и Рафаэля: потому что в ней есть таинство.