Волшебное кольцо Владимира Ерышева

В областном музее изобразительных искусств работает выставка Владимира Ерышева, посвященная 50-летию автора. Подумать только, тоненькому мальчику с полотен его отца Николая Павловича Ерышева уже полвека. За плечами – Оренбургское художественное училище, Московский институт имени Строганова. Теперь он и сам преподает в художественном колледже. И успешно работает в области дизайна интерьеров. В общем, продолжил семейную династию.

- Владимир, наверное, для вас, сына народного художника России, с детства было ясно, что и вы будете художником?

- Стать живописцем как отец, - такой задачи у меня не было. Я хотел стать дизайнером автомобиля. Из-за этого и в художественное училище поступил. Отец лояльно относился к моему выбору. Для него главное было, чтобы мне нравилось. А когда уже доучивался, выяснилось, что таких специалистов у нас в стране не готовили. Те немногие, кто работал на автомобильных заводах, были самоучки. Мне объяснили, что я всю жизнь буду конструировать тракторы и сноповязалки. И я разочаровался. Сейчас, конечно, совсем другие возможности. Но поезд ушел.

А с автомобилями вот как получилось. Всегда же в основе лежат детские впечатления. Вот представьте себе город Апшеронск, где я родился, мы туда каждое лето наведывались. Поехали однажды всей семьей за грибами в грузовой машине по серпантину. Горы, снег на вершинах лежит. И вдруг возле бензоколонки – черный «кадиллак». Это в Адыгее 70-х годов! Я такого чуда техники никогда в жизни не видел. Чья это была машина, как она там оказалась? Не знаю, но с этого, наверное, и началось. До сих пор интересуюсь автомобилями. Именно с художественной стороны. Ведь профессия дизайнера автомобиля сродни профессии скульптора. Модели делаются вручную – из пластилина или дерева, потом уже к этому делу подключается компьютер. Во всяком случае, итальянцы до сих пор делают руками.

- Не эта ли нереализованная мечта стать дизайнером автомобиля привела вас в конечном счете к дизайну интерьера?

- К дизайну интерьера привела необходимость заработать денег в период перестройки. Была ситуация, когда я занимался всем подряд, как многие художники в то время. Но мне было проще, я окончил оформительское отделение в нашем училище. Разные вещи делал – этикетки для ликероводочного завода, макеты книг, марки в одном московском издательстве, которого уж, наверное, и нет. Кстати, посвященные автомобилям, но это случайно совпало. Оформлял краеведческий музей. Всего и не вспомнишь. С моим участием в Оренбурге был обклеен рекламой первый автобус. Тогда стоило немалых трудов пробить эту тему в ГАИ. Потом возник заказ на оформление двухуровневой квартиры в элитном доме. Это оказалось сложно. Компьютерные программы были несовершенны. Приходилось самому рисовать мебель, шторы. Потом – другой заказ, третий. Никогда бы не подумал, что придется 15 лет провести между торговлей и стройкой. Не верх счастья, я вам скажу. Впрочем, и не самая худшая профессия, но она не имеет к творчеству никакого отношения.

- Разве создать образ – это не творчество?

- Заказчику образы не нужны. На его взгляд, это портит всю картину. Тяжелая профессия, как все, которые подразумевают оказание услуг. А дизайнер интерьера оказывает услуги. Как парикмахер. Из того же ряда. Художник в этом плане счастливый человек. Он редко сталкивается с заказчиком. Хотя иногда, может, хотел бы и чаще. Я дизайнер больше по необходимости. Но и художник тоже, в общем, по необходимости. Потому что иногда и хотел бы не писать ничего, но чуть появится повод, сразу же загораешься. Вот Игорь Смекалов пришел, давай, говорит, выставку на двоих сделаем. Я забыл обо всем и начал делать. Живопись – это как наркотик. Интерьером занимаюсь по затратам времени 90 процентов, творчеству отдаю десять процентов. И все же эти десять процентов для меня важнее.

- Что же – за 15 лет не было дизайнерских проектов, которыми вы гордились бы?

- Были и удачные вещи. Например, холл в городской администрации. Мне до сих пор за эту работу не стыдно. Там как бы и не видно моих трудов, хотя я сильно трудился. Просто старался быть максимально деликатным. Это как раз то, чем и должен заниматься дизайнер интерьера – не себя показывать, а здание. Цыганского наворотить – это нетрудно. А вот сделать так, что ты поработал, а впечатление такое, будто оно само все получилось, это как раз правильный подход к нашей работе. С кабинетом губернатора, к сожалению, не так повезло. Задача была поставлена четко – сделать дешево и в максимально короткий срок. Но я не удержался и сделал два варианта. Один дешевый, другой дорогой – достойный и весомый, соответствующий стилю здания. К сожалению, был выбран первый.

- На открытии вашей выставки многие говорили, что вы как художник сильно изменились, в ваших нынешних работах – предощущение весны и счастья.

- Мне кажется, они достаточно драматичные, жесткие. Я вот показываю студентам в колледже репродукции работ мастеров эпохи Возрождения, современного искусства и ловлю себя на мысли: в искусстве очень мало радости. Если, конечно, не брать салонные работы, которыми украшают стены. А то, что висит в музеях, - там радости крайне мало. Я воспринимаю изобразительное искусство в основном как некое болезненное переживание. Может, только в эпоху социализма был короткий период, когда проповедовались позитивные ценности. Но они часто бывали и надуманными.

- Как вы считаете, рядовому зрителю понятны ваши работы?

- Я не думаю, что живопись надо объяснять. У нас несколько порочное художественное воспитание. Считается, будто живопись должна быть понятно о чем. Но ведь слушая классическую музыку, мы не думаем о том, какой текст к ней должен прилагаться. Она дает каждому свое впечатление. Мне кажется, смысл искусства именно в этом. А если нужно, чтобы было понятно, тогда, видимо, надо текст на холсте написать или сфотографировать объект и перенести на холст.

- А какой музыке созвучны ваши холсты?

- Сам не возьмусь определить. Хотя во время работы слушаю музыку. Но она для меня только фон. Ни на что не наталкивает. Правда, сейчас перешел на аудиокниги. Слушаю Булгакова, Гоголя. В институте нас в мастерской работало 20 человек, и было очень шумно. Я к этому настолько привык, что в тишине не могу работать. А Сезанн, я читал, сажал натурщика на стул, стул ставил на четыре поленца. Если тот шевельнется, то упадет. Терпеть не мог, чтобы ему мешали.

- Десять лет назад, когда мы с вами беседовали, вы сказали: мы всю жизнь учимся. Сейчас вы у кого-то учитесь?

- Безусловно. Меня всегда толкали вперед вещи, которые я не умею. То, что производит сильное впечатление. Это может быть совершенно разное искусство – классический Брюллов в Третьяковке, которого я давно не видел, а может быть какой-нибудь супермодный англичанин. Я не свободен от влияния. Темы-то свои, но нужны примеры настоящего творчества. Когда вижу, что люди создают что-то действительно интересное, это меня подвигает на какие-то шаги. Как подвигал Таир Салахов, в мастерской которого я учился в Строгановском институте. Таир Тимурович появлялся в полгода раз, ну, может, два. И все. А мне до сих пор говорят, что я пишу под него. Понимаете, насколько сильно то направление, которое он задал? Хотя он был абсолютно не диктатор. Наоборот, твердил: ищите себя.

- А чему вы научились у отца?

- У отцов, как правило, не учишься. В одно ухо влетает, в другое вылетает. Человек, который находится рядом, к сожалению, для нас не авторитет. Это, наверное, беда всех, кто продолжает родительскую профессию. Как-то послушал Константина Райкина, он говорил очень понятные для меня вещи. В общем, когда отец был рядом, я у него не учился. Я сейчас у него учусь, когда его не стало. То, что он говорил тогда, стало для меня весомым сейчас. Жалею, что не записывал его рассказов. Он знал всех значимых художников СССР и часто что-то рассказывал. Я был мал и глуп и не понимал, что эпоха СССР пройдет, что отец не вечен. Мне хорошо в его мастерской. Мы вместе работали. Он был жаворонок, а я сова. Отец работал до обеда, а я приходил во второй половине дня. Он был человек деликатный, никогда не лез в мое творчество. Хотя наверняка ему что-то не нравилось. Но он ни в чем на меня не давил.

- Чему вы учите своих студентов в Оренбургском художественном колледже?

- Ну, там все очень просто. Я их учу по «системе Станиславского». (Смеется.) Они молодцы. Вот сегодня пришли в восемь тридцать на занятия и через полчаса выдали пять-шесть идей по поводу интерьера. Я бы так не смог.

- Как меняется мода на профессии! Сейчас в художественном колледже учатся в основном девушки, а 36 лет назад, когда училище открывалось, были одни парни.

- Мужчины к нам не идут, наверное, потому что понимают: сейчас живописец – это не профессия. А с другой стороны, я учу своих студентов не только картины писать. Стараюсь дать им основы творчества, чтобы они могли генерировать идеи. А живописью они будут заниматься, или клипы снимать, или станут художниками по костюмам, это неважно. Поэтому – почему бы парням не идти в художники? Я считаю, что это все-таки мужская работа.

- Согласна, мужская. Имена классиков живописи сплошь мужские. Ну разве что Зинаида Серебрякова. И все.

- Зинаида Серебрякова, Вера Мухина, Надежда Петина, Марина Борисова. (Смеется.)

- Вот, кстати, давайте и поговорим о Марине Борисовой, вашей жене, замечательной художнице. Как вы сосуществуете – два таких разных художника в одной семье?

- У меня убеждение: если два художника в одной семье не разграничат сферы деятельности, то разойдутся. Во всяком случае, видел, когда люди начинали что-то доказывать друг другу, и это сразу действовало на личную жизнь. Поэтому мы не вмешиваемся в творчество друг друга, а только помогаем, чем можем. Марина великолепно оформляет работы. А я хорошо подрамники делаю, холст натягиваю. И мастерские у нас разные. Мы с самого начала разошлись мастерскими.

- А где вы встретились?

- Мы учились в одном институте. Мне вначале понравилась ее живопись. А потом уже я Марину увидел. Оказалось, что и девушка красивая. Заявление подали, когда я окончил институт. Она еще год училась. Когда защитила диплом, я привез ее в Оренбург. Она приехала сюда и сразу всем понравилась. Не у всех так бывает.

- А какие планы на жизнь у вашей дочери Сони?

- Ей 12 лет. Она любит хорошую, качественную мультипликацию. Любит рисовать. Мы ей не мешаем. Она очень хорошо и много рисует: в кафе, в магазине – где пристроится. Но мы пока не выпытывали ее планов на жизнь.

- Вы никогда не хотели уехать из Оренбурга?

- Меня оставляли в аспирантуре. Но я отказался. Одно дело провинциалу быть студентом столичного вуза, совсем другое – аспирантом. По сути дела, чернорабочим. Надо землю рыть, чтобы закрепиться в Москве. Я выбрал Оренбург. Еще мне предлагали после института поехать в Казань, в мастерскую к академику Харису Якупову. Тогда была такая система – продолжение профессионального образования под крылом у маститого профессора. Но у него было условие: нельзя жениться. Он считал, что искусство и женщины – вещи несовместные. А у меня уже заявление было подано.

- Я слышала, у вас есть волшебное кольцо, с которым вы никогда не расстаетесь…

- Еще в училище я принял участие в первой в жизни выставке и купил на память об этом серебряное кольцо. С тех пор не могу остановиться, выставляюсь. И кольца не снимаю. Оно стало мне мало, пришлось его раскатать. Оно уже стерлось, но я к нему будто прирос. Боюсь, сниму, и что-то изменится.