Добрый человек из Оренбурга
ВОСПОМИНАНИЯ О ДРУГЕ
Книга театроведа Ольги Петренко с таким названием о народном артисте России Викторе Андреевиче Борцове, вышедшая в издательстве Малого театра, попалась мне под руки, когда из Москвы пришло страшное известие: Виктора не стало. Чтобы было не так больно, я начал просматривать его письма и фотографии, начиная со школьных, и наткнулся на книгу. Ничего в ней не было особенного, и сам Виктор в сопроводительном к этому подарку письме посмеивался над преувеличениями авторши и её ошибками.
Но этот заголовок, который я сейчас у неё позаимствовал, поразил своей точностью.
С одной стороны, это перепев известнейшего брехтовского «Добрый человек из Сезуана», а с другой – название её хорошо выражает суть человеческой и актёрской личности Борцова.
Для многих миллионов людей он прежде всего Савва Игнатьич из «Покровских ворот», которые повторяют по разным телеканалам чуть ли не ежемесячно. Там он во многом сыграл самого себя. Он был такой же добрый, порядочный, хороший человек, как этот персонаж. Может быть, именно поэтому, у кого ни спроси, какая его роль прежде всего вспоминается, ответ будет один: Савва Игнатьич. А между тем Борцов сыграл ещё в трёх десятках фильмов.
Для многих тысяч, кому повезло попасть на спектакли в Малый театр, он остался в памяти в своих сценических ролях.
Для нас, тех, кто с ним учился в Оренбурге и дружил всю жизнь, он был просто Витя, даже и семидесятилетний. «Был у Вити в Москве», «Витя звонил, просил обзвонить всех наших ребят, в воскресенье по телеку его новый фильм».
Насколько понимаю, в театре у него не было завистников и врагов. «Так не бывает», – скажет всякий, кто хоть немного знает артистическую среду. С Борцовым – было. Сами театральные злословят: «Театр-то, конечно, храм-храм, но внутри – хрум-хрум». Но он никого не ел, никому не завидовал и не интриговал. Вводили на его роли молодого актёра – помогал, чем мог. Когда кто-то бюллетенил – тут же вводили на эту роль Борцова, он не откажет и не подведёт. И он умел искренне радоваться чужому успеху.
Начинает свою книгу Ольга Петренко по-женски, но искренне: «Виктор Андреевич Борцов красив, как Зевс-олимпиец – высокий рост, стать, орлиный нос, голубые глаза». Здесь всё верно, кроме «орлиного носа», зачарованная авторша явно прибавила лишнего.
Но что в книге точно – это слова маленького Вити, который, в первом классе посмотрев утренний спектакль в театре, подошёл к отцу и тихо сказал: «Наверное, я буду артистом». Напророчил.
А заканчивается книга словами однокурсника и друга Виктора Борцова, художественного руководителя Малого театра Юрия Соломина:
«Неудобно объясняться в любви, а то сейчас не подумали бы чего, но, пользуюсь возможностью и говорю, что я его люблю. Я никогда не говорил ему таких слов почему-то, ну, случая не было; вот сейчас есть случай, и пусть это прозвучит во всеуслышание: да, мне нравится артист Борцов! Я ему желаю того же, что пожелал бы и себе: душевного спокойствия и огромного-огромного счастья».
И вот теперь, хотя всё внутри сопротивляется, приходится переделывать все глаголы в прошедшее время. Самое страшное слово в человеческом лексиконе: никогда. Никогда больше мы не увидим народного артиста Борцова на сцене. Никогда, прилетев в командировку в столицу, не услышишь по телефону:
– Ты где остановился? Приезжай! Сегодня у меня спектакль, если не успеешь ко мне заехать – пропуск тебя будет ждать в окошке администратора. А после спектакля подожди, пока я разгримируюсь, у служебного входа, куда-нибудь пойдём!
Никогда.
* * *
Над его любовью к Оренбургу иной раз и посмеивались:
– Ты уже полвека москвич, с тех пор был в своём городе всего два раза и то коротким наездом. Чего ты так?
– Нет, ты не понимаешь. Мне сегодня приснилась ротонда напротив родной 30-й школы, в Ленинском садике. На куполе пухлая снежная шапка. И хруст первого морозного оренбургского снега под ногами.
Или:
– Нарисуй и пришли мне план Матросского переулка от Кирова по направлению к Дому Советов, до бывшего бабушкиного дома, я уже стал забывать, какие там здания.
И вот самое последнее письмо смертельно больного, мучаемого страшными болями человека, ответ на подарок – буклет к недавнему 150-летию Оренбургского драматического театра имени Горького. В конце всё то же: «Обнимаю, твой сосед по парте и однокорытник», но в середине разнос: «Где Воробьёв?!!!» Именно так, с такими энергичными знаками препинания.
Был в 50-х годах прошлого века в Оренбурге хороший актёр Николай Петрович Воробьёв. Виктор очень его любил, подражал ему. Действительно, как-то так получилось, что о Воробьёве документов и рецензий почти не сохранилось. Но для Борцова это было не оправдание. «Где Воробьёв?!!!» – и точка. И по памяти, более чем через полвека дальше перечисление почти двух десятков ролей, который незаслуженно обиженный мной Воробьёв когда-то сыграл в Оренбурге! Вырезал он и тоже вложил в гневное письмо фотографию из этой книги-буклета с перепутанной подписью: «Ты куда смотрел?». И никакие оправдания, что моё дело было только написать и я вообще не участвовал в подборе фотографий и увидел их только в готовой книжке, не принимались во внимание.
В те два его приезда в Оренбург он был в какой-то эйфории. В первый раз за лет тридцать-сорок, не меньше, Малый театр гастролировал где-то не то в Уфе, не то в Самаре. Борцов уговорил: «Оренбург же совсем рядом! Давайте завернём!» И завернули. В тесном клубе бывшего авиационного училища на улице Челюскинцев Малый театр сыграл лучшим составом «Так и будет!» Симонова. У Борцова была роль Васи Каретникова, молодого актёра, попавшего в пекло войны и мечтавшего после победы вернуться в театр. И сыграл он её перед земляками блистательно.
А во второй раз приезжал он один, в отпуск, дня на два. Это был, как он называл, «поход по родному краю». Зашли в свою белоколонную, крашенную традиционной охрой, пустую по случаю каникул 30-ю школу. Из наших учителей уже никого не осталось. Но хоть по коридорам прошлись, заглянули в классы. Учились-то мы в мужской вольнице, а теперь тут давно смешанная школа. Девчонок мы видели издалека, и из всего класса только Витя под нашими завистливыми взглядами любезничал на Советской у колонн театра с тогдашней девушкой-вамп Галиной Беловой, дочерью генерал-полковника, командующего Южно-Уральским военным округом, будущей артисткой Ляпиной.
В таком же лихорадочном темпе Виктор помчался на улицу Кирова, к четырёхэтажному, за почтамтом, дому, где он когда-то жил. Поднялись на его этаж, забарабанили в дверь его бывшей квартиры, нам не открыли, но зато открылась соседняя дверь: «Витька, неужто ты?!». И пошло «А помнишь?» со слезами и усаживанием за стол и посыланием гонца в ближайший гастроном.
Хотя очень родной эта квартира Борцову не была. Отец, Андрей Сергеевич, кажется, был в своё время репрессирован. Но затем его выпустили, сделали управляющим областным «Заготзерном». Он был в вечных поездках, а мачехе – как и тогда уже понималось, пасынок не был особенно нужен.
Вот кто его обожал, так это «баушка», мать его рано умершей матери. Жила она в ныне снесённом белом ветхом доме на углу улицы Володарского и переулка Матросского, наискосок от Дома Советов, сейчас на этом месте стеклянный павильон какой-то швейной фирмы. Была «баушка» старой, полной и ласковой. На её знаменитые пельмени мы срывались с уроков. И в тот раз, когда в Оренбург Виктор привёз весь Малый театр, все его народные, слабо перемежаемые заслуженными были на этих пельменях, ели и похваливали.
А она таяла и от похвал и оттого, что внучек стал известным артистом. Она-то не сомневалась в этом, ещё когда он с мелкой ребятнёй устраивал во дворе спектакли с занавесом из старого одеяла. И когда он сам – вести за руку было некому – нашёл драмкружок в Доме пионеров, где сейчас городской загс, у спуска к Аренде. Нынешние брачующиеся и знать не знают, что в зале с парадной лепниной и балкончиком в своих первых спектаклях играл маленький Витя Борцов. Но этого ему было мало, и он успевал играть и в нескольких других кружках. Его «театральные отцы» в Оренбурге – это прежде всего Озеров, братья Фомичёвы, Шмульзон, уже упомянутый Воробьёв…
* * *
Виктор был артист. И никем другим быть не хотел и не мог. Сколько людей шатается по жизни, другого слова не подберу, до самой пенсии так и не узнав – кто они? Для чего они? А жизнь-то уходит. Единственная жизнь. Он же сразу и навсегда нашёл своё.
– Ура-а! Пацаны, училка заболела!
Значит, все 45 минут класс будет с гиканьем носиться по коридорам или вообще сачканёт на Урал.
У нас, в 30-й, в нашем классе всё было по-другому. На пустом уроке сразу после звонка все нетерпеливо рассаживались по партам.
– Борцов, давай!
И Виктор, рослый красавец, выходил к доске. И давал! Или полузапрещённого Зощенко, или комический рассказ о бабьем бунте Шолохова, или «Ленин и печник» Твардовского. Это стихотворение всегда читал на своих концертах тогдашний Витин кумир Пётр Алейников. Учителя не удивлялись, отчего, мол, в этом классе тишина мёртвая? Все знали: концерт Борцова!
А однажды, могу даже сказать с точностью до дня, 11 декабря 1952 года, на мой день рождения Виктор на пустом уроке устроил торжество. На высокий треножник из-под горшка с цветами напялили чьё-то пальто, какой-то доброхот пожертвовал своими подшитыми валенками, и в них этот треножник обули. А сверху нахлобучили шапку, одно ухо вверх, другое вниз.
Потом, придя на следующий урок, нервная и подслеповатая учительница приняла чучело за живого хулигана. Так как он нагло не реагировал на её приказ снять шапку, она побежала за директором. В общем, случился скандал («завтра без родителей в школу не приходить!») и тому подобное.
Но это – завтра. А тогда, после торжественного открытия «памятника» Витя был в ударе и «держал зал» целый урок. Вышел к доске, бросил на стол увесистый портфель. Налил себе из воображаемого графина воды в воображаемый стакан (так делал в фильме «Большая жизнь» вечный исполнитель ролей бюрократов артист Каюков, которому Борцов тоже подражал). Деловито откашлялся. Вскинул руку, как Ленин на памятнике.
– Товарищи! Семнадцать лет назад, в будке путевого обходчика родился…
Почему? В какой будке путевого обходчика? Виктора, как говорят актёры, понесло. Весь класс рыдал от смеха и валялся по партам.
Учился он выборочно. Ну, действительно, зачем артисту тригонометрия? Но тогда была система прикрепления неуспевающих к сильным ученикам. На практике это выглядело так: Витя приходил ко мне, минут двадцать мы честно решали задачи. Потом переглядывались:
– А, айда на Урал!
На память остались фотографии – был тогда у меня фотоаппарат «Смена». Снимки, конечно, получались не очень, но и сейчас помогают вспомнить: перелом детства к юности, весёлый трёп, уральская быстрая вода и горячий песочек пляжа.
Так уж получается, что я рассказываю больше о том личном, что связывает меня с Борцовым. Но это не от желания примазаться к его славе, ни-ни. Просто пересказывать, что всем известно по книгам и телеэкрану, – зачем? Конечно, это и недостаток – личные воспоминания, иной раз мелкие. Но, с другой стороны, может, это и достоинство. Он для меня живой человек, а не фотооткрытка с надписью: «Народный артист России В.А. Борцов».
Что ему дала родная 30-я? Хотя бы то, что все немецкие словечки Саввы Игнатьича, все эти «ферштеен», «натюрлих, Маргарита Павловна!» – от нашей учительницы немецкого Тамары Николаевны Винтерман. Она Витю любила, добродушно поругивала, но отметки ставила, какие нужно было для аттестата зрелости.
А помните в фильме «Вокзал для двоих» сцену, когда герои Гурченко и Басилашвили идут в темноте ночевать в пустой вагон? По сценарию, он ей рассказывал о себе: «Я родился в городе на берегу Урала, там есть сад с хорошим названием «Тополя». Это – об Оренбурге. Наш город хорошо знал Эмиль Брагинский, соавтор сценария, бывший у нас в эвакуации. И Виктор на съёмках тоже рассказывал актёрам о своём городе. (Есть у него в этом фильме блестяще сыгранный подвыпивший ресторанный посетитель, который, заставив официантку-Гурченко взять два рубля на чай, отправляется домой «на автопилоте», держа в зубах бумажник).
Школьник Борцов стал вхож и за кулисы Оренбургского драматического театра. Мы, друзья, на Витькином дебюте набились на галёрку и ждали: вот сейчас в этом спектакле «Таня» Арбузова он вынесет на сцену замерзавшую в тайге героиню! Роль его называлась просто – Парень. И вот он, этот момент: первые профессиональные шаги на сцене ученика 9 «Б» школы № 30 Виктора Борцова!
В нашем театре были актёры, которые, видимо, уже тогда понимали меру таланта Виктора и привечали его. Те же Николай Воробьёв или Леонид Броневой, тогда начинающий актёр, очень сильно сыгравший молодого Ленина в пьесе «Семья», а ныне известный всем и каждому. Борцов хорошо знал мировую литературу, ведь на радио тогда была известная передача «Театр у микрофона», где читали классику Тарханов, Москвин, Грибов. И чёрная радиотарелка была одним из его университетов. Броневой был всего лет на пять старше Вити, но многое, особенно из русской и мировой поэзии, мой друг услышал впервые именно в его маленькой комнатке драмтеатра.
Кто мог тогда предположить, что они будут играть в лучших московских театрах, что встретятся в тех же «Покровских воротах»?
* * *
Они уезжали завоёвывать Москву, которая «бьёт с носка» и «слезам не верит». Провинциалы, у которых в столице никто не мог позвонить в приёмную комиссию театрального вуза: «Мой (моя) нынче к вам поступает, так вы уж, того, примите во внимание…»
После Виктора поехал Георгий Мартынюк, для друзей Гера, тоже из нашей 30-й школы, только был он младше нас. И через несколько лет, сыграв в театре на Малой Бронной и в фильмах, а потом и прогремев в роли Пал Палыча Знаменского в знаменитом телесериале «Следствие ведут знатоки», стал известен на всю страну. Улицы пустели, когда по телевизору показывали очередную серию…
Потом поехала Ольга Остроумова из Бугурусланского района, несколько лет – и она блеснула в кинокартине «Доживём до понедельника», «А зори здесь тихие…» Два десятка лет тому назад она приво-зила в Оренбург премьеру – фильм «Василий и Василиса», где играла в главной роли. Рассказывала, что сначала её не хотели брать на роль в фильме из сельской жизни: больно уж городская. А она на съёмках вспомнила из оренбургского детства и как корову выгонять в стадо, и как её доить, и как повязываться платком по-деревенски.
А дальше тоже без всякой протекции, на одной провинциальной настырности и на жалкие деньги в столицу отправилась Лариса Гузеева из посёлка Нежинка, что под Оренбургом. И тоже пробилась.
Мы с умилением вспоминаем, как Михаил Ломоносов с рыбным обозом приехал в Москву и кем он стал. Но не думаем о том, сколько таких Ломоносовых не пробилось, и никто не узнал об их талантах, зерно упало на камень, а не в благодатную почву! Так и в актёрском деле. Напор, терпение и случай – три кита успеха тех, кто всё-таки пробился.
Ну и, естественно, талант. Его не сымитируешь. Если он есть, то есть, а если нет – тужься-не тужься… Никакая протекция не поможет. Но редко когда и кому он помог в чистом виде: приехал ты такой талантливый в Москву – увидел, и тебя увидели – победил. Конечно, жизнь всех побила, и видимых, и невидимых миру слёз было полно, особенно у девушек, и везение то улыбалось, то хмурилось. Но вынесли всё и почти по Некрасову «в жизни дорогу пробили себе».
Витя не мог не понравиться приёмной комиссии Щепкинского училища при Малом театре. На него ещё в те дни, как теперь молодёжь говорит, глаз положила «великая старуха» народная артистка Советского Союза Вера Николаевна Пашенная. Женщина властная, живой классик, она как раз набирала себе курс. Из провинциалов отметила Виктора Борцова и Юрия Соломина. Глина, из которой предстоит ещё лепить артистов. Однако хорошего качества глина.
Конкурс был, как всегда в «Щепку», сумасшедший, но фамилия Борцов первой по алфавиту стояла в списке принятых. Тригонометрии там не спрашивали, зато опытным глазом и опытным ухом искали: артист или нет?
Юрий Соломин вспоминал, как в голодную студенческую общагу на Стромынке Борцов-отец, а он работал начальником «Заготзерна» после Оренбурга в Тамбове, присылал то пару мешков картошки, то жареных гусей, то ящик яиц, и всё общежитие гуляло на этом «пире богов и буйстве плоти».
А ещё то, как ночью, когда вся комната уже спит, возвращался из какого-то театра Борцов. Тихо садился на свою кровать.
– Ты чего? – просыпался Соломин.
А Витя, потрясённый:
– Я видел такой спектакль! Таких актёров!
И не мог заснуть до утра.
Малый театр, особенно в последние десятилетия, когда в театрах пошла мода на «бытовую речь», проще – на бормотание себе под нос, своим актёрам давал уроки уважения к зрителю и любви к родному языку. Пашенная любила повторять: «Я купила билет на последний ряд, так будьте любезны, чтоб я всё поняла, чтоб я всё слышала». И зритель ходит в этот театр ещё и для того, чтобы послушать хорошую русскую речь.
И Борцов отвергал режиссёрские новации ради новаций: «Я не пойду смотреть «Грозу», в которой Катерина курит». Это тоже уроки Малого.
Ему повезло: ещё были живы и в силе великие. Те же Пашенная, Ильинский, Жаров… К молодым относились кто как. Конечно, по традиции, старались молодых «расколоть». Вот Витин курс наряжен статистами, стоит толпой на заднем плане в «Горе от ума». Конечно, волнение: хоть и без слов, но впервые на сцене, по которой ходили и ходят актёры – слава русского театра! А кто-то из великих, пока на авансцене идёт диалог героев, подходит, спиной к зрительному залу, к студентам и тихо шепчет:
– Простите, это вы – Чацкий?
Студент переламывается пополам от хохота и уползает за кулису. А великий старик доволен – расколол!
Но и студенты в долгу не оставались. Тому же Юрию Соломину доверили в «Ревизоре» маленькую роль Хлопова. Так что придумали друзья? Сбегали в театральный буфет, взяли там жареную сосиску. «Народный» Хлестаков по роли угощает сигарой Хлопова, который её сроду не видел. Соломин-Хлопов, потрясённый таким предложением петербургского вельможи, берёт сигару. И от волнения съедает её! В зале хохот. Но и «народный» глаза выпучил, он не заметил, как Соломин подменил сигару сосиской, которую от сигары не отличишь.
А как Виктор бесподобно вместе с другим своим однокурсником Романом Филипповым, которого телезритель знает, может быть, огромным, басовитым халтурщиком-поэтом Гаврилой в «Двенадцати стульях», играл в шукшинских «Беседах при ясной Луне». Особенно в рассказе «Верую!», где «чудики» Иван-Борцов и поп-Филиппов, перепившись, ищут смысл жизни…
В памяти эпизод, который позволяет понять, чем великий артист отличается от просто артиста. Дважды мне с его помощью удалось посмотреть Игоря Владимировича Ильинского – Аркашку Счастливцева в «Лесе»: из зрительного зала и из суфлёрской будки, чтобы записать на репортёрский магнитофон сцену, где он играл купеческого сына Петра. Разве позволила бы ворчливая женщина какому-то оренбургскому журналисту сидеть с ней в тесной будке и невольно отвлекать от работы! Но попросил Борцов – и она не устояла. Это ещё раз о том, что его любил весь театр.
А мне захотелось ещё постоять в кулисе рядом с Ильинским и увидеть на расстоянии вытянутой руки, как он бесподобно играет.
Витя и тут с кем надо договорился.
Приехали мы на спектакль задолго до начала. У Виктора была хорошая школа: он всегда приезжал заранее, чтобы успеть войти в образ, неспешно гримироваться. Терпеть не мог актёров, которые залетают в гримёрку чуть ли не с третьим звонком.
Пошли в буфет. В Малом театре есть знаменитый на всю Москву очень большой и богатый во все времена буфет для зрителей, внизу. А артистический – небольшой, за кулисами.
Сели, взяли кофе и бутерброды. Актёры за соседними столиками зашевелились. Они – народ конченый, невольники профессии: завидят незнакомца – тут же начинают играть. Себя. Актёрскими неестественными голосами: узнал меня или нет? Борцов когда-то рассказал притчу: у одного актёра была собачка. С началом репетиции она забивалась под стул и засыпала. Но стоило репетиции кончиться, она тут же выскакивала к хозяину. И они шли домой. И тут приехал в театр один великий артист. Он произнёс первую реплику – и собачка выбежала. Оказывается, она узнавала о конце репетиции просто: как только люди начинали говорить нормально, по-человечески. И тут она ошиблась, потому что этот артист не актёрствовал, а играл правду жизни.
Но это так, к слову.
Сидим, пьём кофе. Входит уже очень старый, даже несколько дряхлый Ильинский. Какой-то, мне показалось, неухоженный, в костюмчике почему-то цвета хаки. Очень сильные линзы очков. На сцене он потом, прежде чем сесть, по-слепому охлопывал сиденье. И в тёмных сценах уходил за кулису на круговой свет фонарика помрежа, иначе мог упасть со сцены. Шаркающими шажками Ильинский подходит к стойке. И странно было слышать голос и интонации, с детства знакомые, но текст такой:
– Марья Васильевна, почём эта колбаска? Сто граммов колбаски и чашечку кофе.
Садится за свой столик, никто к нему не лезет, нельзя. По-стариковски трудно жуёт. Виктор тихо рассказывает, что Игорь Владимирович с утра уже репетировал на износ Льва Толстого в спектакле «На круги своя», который сам и ставит. И вот теперь ему весь вечер играть Аркашку – роль энергичную, большую! Да где же он силы возьмёт?
В начале спектакля Борцов провёл меня за левую, если смотреть из зала, кулису. И, пока не подошла его сцена, встал рядом.
Две пожилые помощницы режиссёра ведут под руки Ильинского. Он сел-упал в специально для него поставленное кресло. Лицо ослабло, распустилось, даже рот слегка приоткрылся. Одна кладёт ему в карман книжку:
– Игорь Владимирович, книжка у вас в кармане!
Никакого ответа. Другая вставляет ему в рот сигару (по роли он должен появиться с книжкой в кармане и сигарой во рту). Тоже реакции – никакой. Да как же он будет играть?
Приближается реплика, на которую ему выходить. Старушки поднимают его под крылья. Пора!
И тут происходит чудо, другого слова не подберу. Чудо преображения. Шаг на сцену – и он орёл! Ильинский всё делает в полную силу. Надо на сцене сесть в кресло – так он садится на подлокотник, нога винтом одна за другую! И старушек колотит:
– Ой, упадёт!
В полутёмной сцене, когда у героев разговор впереди, Аркашка спрятался за деревом. Из зала его, наверно, совсем не видно. Ну какой актёр будет подыгрывать мимикой тем героям? Отдохнёт, побережёт себя. Но мы-то видим, что Ильинский – подыгрывает!
То, что тогда случилось, можно было назвать и концертом Игоря Ильинского. Каждая его реплика вызывала взрыв хохота. Такое впечатление, что, как ни обидно другим, публика видит и слышит только его – народного артиста Советского Союза Игоря Владимировича Ильинского. Каждый его уход со сцены – аплодисменты! Король!
Но здесь, за кулисами, он упал в кресло – и снова всё у него обвисло. До следующего выхода. И было понятно: он – великий на сцене. Без поблажек себе. А здесь, за кулисами, кто его видит, кроме нас? Здесь он может себя экономить.
Вот такие уроки усваивал Виктор Борцов в Малом театре ежедневно, ежевечерне. И, наверно, у него самого брали уроки молодые.
На эту сцену он вышел студентом. Спустился с неё уже умирать.
* * *
Раньше часто случались командировки в Москву, и мне удалось посмотреть практически все самые значимые роли Борцова.
Впервые вчерашний студент блеснул в спектакле «Украли консула» по Георгию Мдивани. По нынешним временам сюжет смотрится чуть ли не террористическим актом: итальянские студенты украли консула фашистской Испании, чтобы заставить освободить из тюрьмы испанского студента.
Но тогда это было комедией, новым для нас жанром политического детектива. Всё было музыкально, весело, остроумно и по-итальянски темпераментно. Борцов играл студента Чино, смелого лидера, а Соломин сапожника Пепино. Что они вытворяли по молодости! И носились по сцене, и запросто запрыгивали на второй этаж декорации. Обаяние молодости, удовольствие оттого, что ты на сцене, ощущение буйной силы. Первые цветы и аплодисменты. И ещё от молодости: выходя на поклоны, ты краем глаза смотришь, где та, которую ты пригласил на свой спектакль?
А потом была одна из самых его красивых ролей, если можно так выразиться: Музыкант в спектакле «Умные вещи» Самуила Яковлевича Маршака. Как шёл к богатырской фигуре Виктора былинный наряд! Как он играл на своей дудочке и пел:
Ах ты, дудка моя,
Самогудка моя!
Это ты, моя дуда,
Привела меня сюда.
Дуда заводит его и в мир, и в пир, и в темницу. Но чист Музыкант душой, всем хочет Добра.
Зал влюблялся в него и сострадал с первого его появления, с первой реплики и до конца спектакля.
Печальная и умная сказка, казалось, была написана специально для Борцова, бывает же такое соединение драматургического материала и артиста! В телевизионном варианте играл другой актёр, и могу твёрдо утверждать, что тот был хуже. Он не был маршаковским Музыкантом, хоть убей. Борцов играл Музыканта 25 лет!
Артисты – люди столичные. Не в смысле москвичи, а в смысле сто-личные, люди с сотней лиц. Многие уже и забывают, какое из них – своё. Степень ухода от своего лица и называется актёрским талантом. Да извинят меня искусствоведы за такое самодельное определение.
Близко в жизни знать артиста – мешает, когда ты в зрительном зале или перед телевизором. Тому, кто его не знает, проще поверить ему в роли. Но Борцов всех смог заставить ненавидеть и презирать его – сержанта Меженина в спектакле «Берег» по Юрию Бондареву.
Война до времени всё списывала. Но вот она кончилась. И оказывается, тема-то та же, что и в «Умных вещах»: Зло не побеждено. Мы победили Гитлера, но не фашизм. Он в сержанте Меженине, хотя тот и воевал, и медали на груди. Но он мерзавец по натуре. Человеческое достоинство, честь, любовь он растопчет своими начищенными сапогами. Готов любой подлостью уничтожить юных влюблённых лейтенанта Княжко – Соломина и немку, потянувшуюся к русскому офицеру.
Была там сцена: Меженин ест, нет – жрёт огурец. Увидев Княжко, которого ненавидит, он орёт, беснуется, куски огурца летят у него изо рта. И публика сжимается в своих креслах от отвращения к этой нелюди.
Так сыграть антисебя может только большой артист.
Борцов, вроде бы при своих данных, всю жизнь мог играть героя-любовника. Но он многогранен, потому и смог блеснуть во многих других амплуа – комиков, простаков, резонёров. Он воплотил в своих образах не только русскую мощь, широту, но и лиризм. И в то же время был очень убедителен в ролях всяких мелких, вроде Меженина или приискового надсмотрщика Северьяна Кондратьича из «Малахитовой шкатулки» Бажова.
Борцов сыграл десятки, если не сотню больших и малых ролей в театре, на телевидении и в кино.
И вот последняя роль, последняя встреча, когда – он ещё не знал этого, но уже чувствовал – рак начал пожирать его. Зима. По телефону он сказал:
– У нас в филиале на Малой Ордынке сегодня «Банкрот, или Свои люди – сочтёмся». Я тебе оставлю у администратора пригласительный. Но приходи заранее, хотя бы за полчаса. А после спектакля подожди у артистического входа, ладно?
Действительно, за полчаса в окошко администратора змеилась очередь с хвостом на улице, все билеты были проданы. И это было приятно: Малый театр злые московские языки называли нафталинным, Островский и вся классика, мол, устарели. Но Витя как-то сказал замечательно точно: «Да Островский сейчас живее всех живых, современный автор. Торжество чистогана, моральное уродство, повреждение нравов – разве это не про нынешнее время? На Малом театре сейчас хоть новую вывеску повесь: «Современник».
Стою, потихоньку двигаюсь. Передо мной в очереди большой столичный деятель, шуба, как у Шаляпина, седая грива, роскошный голос. Человек, который «имеет право». Важно наклонился к амбразуре администратора:
– Голубчик, устройте нас с женой хорошо.
Помните, в «Театральном романе» у Булгакова администратора Филиппа, которому быстрого косвенного взгляда было достаточно, чтобы оценить, кто есть кто и кто чего достоин? Вот и там прозвучало:
– Ряд 25, места 20-21.
– Голубчик, но это же неудобные места. Устройте нас получше.
– Ничего другого нет. Следующий. Вам что?
– На Борцова, один, – почему-то тихо сказал я. Заранее согласный на самое неудобье.
– А-а, пожалуйста. Ряд первый, место восьмое.
И хотя и дежурно, но улыбнулся. И стало приятно, для такого человека, как Борцов, здесь сделают всё.
Это уже, конечно, потом додумалось, что в этот вечер Витя играл, как в последний раз. Играл грустный финал жизни: был человек в силе, в богатстве, все любили. А теперь дочь с зятем, из молодых, да ранних, выжили его. Неуверенная походка, тоска в глазах. Жизнь прожита, всё позади.
После спектакля на московском морозце стоит толпа поклонников, и в основном поклонниц у артистического входа. Виктор появился большой и шумный. И конечно, не мог не устроить спектакль после спектакля, он был бы не он:
– Друг! Смотрите все, мы с ним за одной партой в Оренбурге сидели!
Но в машине, которую ему теперь подавали на спектакль и после него, погрустнел:
– Видишь, какой я теперь, пять минут в машину сажусь. Ну, ладно, рассказывай, как там Оренбург?
* * *
Виктор Борцов всю жизнь прослужил в одном театре. Не играл, а служил. И что в одном – тоже редкость, актёры за свою жизнь, как правило, и там поиграют, и тут, и в третьем месте. Броневой, к примеру, сменил театров пять-шесть. И оренбургский для него, как он ответил мне на просьбу об интервью, был только эпизодом. И ничего предосудительного тут нет, у каждого своя жизнь.
Малый театр, конечно, правительственный, привилегированный, звания там получить легче, чем в провинции. И народных артистов там пруд пруди. Раньше, в советские времена, была трёхступенчатая лестница: сначала заслуженный артист Российской Федерации, потом народный артист Российской Федерации. И венец – народный артист Советского Союза.
Витя попал в новые времена, его звание народный артист России теперь конечное. Но что звания? Суета мирская. Лучше всего это поняли японцы. У них просто: тех, кого действительно любит народ, объявляют народным достоянием.
Виктор Андреевич Борцов был достоянием нашего народа.