Делегат XVIII съезда ВЛКСМ Пётр Краснов

ПЕРВЫЕ рассказы Петр Краснов писал на частной квартире, в тесноте, где не было места для письменного стола. Вторая половина книги «Сашкино поле» делалась в рабочем общежитии, в котором Краснову дали девятнметровую комнатку с казенными столом и кроватью.

Непритязательный в еде, одевающийся с расчетом, чтобы одежда и обувка годились на все случаи жизни и были удобны, Петр без рассуждений отодвигал от себя все прелести ленивого быта. Правда, в этом ему усердно способствовали обстоятельства. В общежитие он переехал с портфелем и пишущей машинкой под мышкой. На первый гонорар купил стереофонический проигрыватель и теперь уже наряду с чаем и чтением рукописей не ленился потчевать своих гостей «Хованщиной» и «Борисом Годуновым».

Любовь к музыке у него появилась еще в детстве, а к юности она вылилась в обыкновенную по тем временам и для большинства деревенских подростков, имеющих слух, а прежде слуха – желание быть первым парнем на деревне, форму – Петр стал играть на гармошке. У него была хромка с зашитыми дратвой мехами, ходил он по праздникам и.свадьбам, играл «Цыганочку», «Семеновну», под частушки и песни. Это было по сути дела баловством, но с той долей серьезности, которая подтолкнула к изучению уральских народных песен, а от них — вообще к русской музыкальной классике и в первую очередь, к Мусоргскому.

Вслед за покупкой проигрывателя Петр своими руками смастерил этюдник, взял у художников красок, холста. Догадываясь о его намерениях, над ним подтрунивали: дескать, есть у тебя дело — литература — ею и занимайся, а в живопись не лезь, любовь и понимание Васильева и Пластова еще не дают тебе их силы. Петр отмалчивался и вряд ли даже прислушивался.

Через полгода он показал несколько пейзажных этюдов. На одном из них была изображена узенькая полоска степи с громадно высоким небом над нею, на котором застыло одно-единственное облако, светящееся изнутри от спрятавшегося за ним солнца. На другом — холодная осенняя вода без конца и без края, кое-где с боков прорезанная зазубренными лезвиями мысков с облетающими далекими рощицами. И то, и другое было фантастично в нарочитом подчеркивании главного в пейзажах — бесконечной высоты неба и шири воды, и в то же время верно в чувстве. В них сквозь неумелость проглядывало не подражание своим кумирам, а нечто самостоятельное — свое понимание и видение неба и воды.

Оренбургский художник Александр Овчинников долго всматривался в этюды. Потом спросил Краснова:

—  Петруша, а ты уверен, какое дело для тебя главное?

— Уверен, Саша, уверен.

— Уверен, да не в том! Кисть — твой инструмент, а не шариковая ручка за тридцать копеек...

***

«ГРОЗА шла лавою, охватив полгоризонта одной сплошной зловеще-синей, в сизых дымах катящегося к нему ливня тучей. Влажный, пресно пахнувший дождем и пылью ветер налетел неожиданно, откуда-то сбоку, от потемневшей реки; встопорщил соломенную застреху одиноко стоящего в степи сарайчика, а потом будто свалился вниз, хозяйски прошелся ковылем и скудным степным разнотравьем, конопляником за сараем, и канул в ближайшую балку. Минута ожидающей неспокойной тишины, шорох конопляных зарослей, глубокий вздох — и опять порыв, уже не шуточный, но угрожающий; зашумели тревожно и умоляюще, по-ночному, приречные ветлы, враз одевшись серебристой холодной опушкой вывернутой наизнанку листвы, и от этого или еще чего-то другого впрямь стало холоднее, суровее, будто и не было теплого хмурого летнего дня.

Человек'стоял под навесом сарая, обратись лицом к застланному водяной мглою полю, слушал сквозь ветер приближающийся шум и лопот крупного дождя. Стемневшее, почти сумеречное небо треснуло с перекатами над ним, невидимые обломки его обвально загрохотали куда-то на сторону, к мутному, завешенному космами ливней далекому горизонту; резко запахло речной водой, в озерной свежести поплыла иссушенная черствая земля, чаще, отчетливей залопотали, запрыгали пыльными фонтанчиками дальше по дороге первые тяжеловесные капли спешащего к земле дождя...»

Это начало рассказа Петра Краснова «Зарницы», опубликованного в первом номере советско-болгарского курнала  «Дружба»  и  включенного в  книгу «Сашкино поле». Мне кажется, только что приведенная цитата объясняет истоки любви и глубинного подсознательного понимания Красновым музыки Мусоргского и влияние ее на прозу Краснова. Мусоргский видел свою задачу в том, чтобы воспроизвести в звуке не столько настроение чувства, сколько настроение человеческой речи. И он великолепно решил ее, максимально приблизив, если не сказать, соединив музыку и слово.

Краснов попытался решить эту же задачу, только с другой стороны — слово поднять до уровня музыки. Он расслышал в грозе и ливне нечто такое, выстроенное в соответствии с музыкальными законами, предназначенными, допустим, для оперы. А расслышав, устремился к тому, чтобы музыку природы передать музыкой слова.

Для первой книги Петр Краснов подготовил девять рассказов. Все девять приняты. Говорю. это не столько для того, чтобы подчеркнуть то обстоятельство, что молодой писатель работает без творческого брака (что, конечно, немаловажно), сколько для того, чтобы еще раз удивиться тому, сколько природы вместилось в эти первые десять с небольшим авторских листов. В каждом рассказе природа — не штрих, не эпизод, не картина сама по себе, и даже не «действующее лицо», а нечто неизмеримо большее.

Краснов в каждом рассказе словно вновь рождается, и по-прежнему живо и трепетно его чувство природы — родины.

С чего и когда оно началось у Петра?

ПО РАССКАЗАМ матери его, Анны Ивановны, это случилось рано, когда ему было годика два. Тогда он ушел из дому мир посмотреть и заблудился в колхозных хлебах. После переполоха и долгих поисков его «нашли мирно сидящим средь густой августовской пшеницы, на теплой земле. И вот эту пшеницу он действительно помнил — не по рассказу, а сам, помнил что-то ослепительно желтое, жаркое, дремотно шуршащее; и еще голубое — это было его первым небом».

По убеждению Краснова, человек должен жить в согласии:

—  с самим собой;

—  с людьми;

– с природой.

Только в этом случае он будет счастлив. Достаточно разлада, окисления одного из контактов этой трехзвенной цепи, как вся жизненная цепь будет разрушена, и — человека настигнет трагедия, зачастую неосознаваемая мм, но не уменьшающаяся от своей временной неразоб-лачениости.

Эта тема — сквозная для всего написанного Петром, и, видимо, она будет вечной занозой в его душе.

Краснов не умеет делить себя на части — просто человек и литератор. И нет не только территориально-временной, но и функциональной границы между, так сказать, производственно-бытовой и творческой его жизнью. Он — цельная натура. Два года он работает литсотрудником в многотирааиой газете на строительстве Оренбургского газового комплекса. Не производственник, — газетчик с малым стажем, однако избрали его заместителем секретаря партбюро строительного управления; затем делегатом XVIII съезда комсомола.

Он продолжает себя в рассказах, и они, мне кажется, во многом похожи на него самого — просто человека своей неторопливостью и обстоятельностью, нравственной высотой и строгой доброжелательностью к людям. Краснову чужды поиски закрученных сюжетов, необычных героев. Его проза о том, что всем нам доступно, что все мы видим в нашей будничной жизни, но замечаем ее и удивляемся ей после того, как прочтем об этом талантливо сделанное произведение. Как мир природы Краснова имеет свою конкретную географию — степь Оренбуржья, — так строго очерчен и круг его героев. Они — простые люди, как правило, крестьяне — трактористы, скотники, пенсионеры. Они не чудаки, не выдающиеся ударники, в подавляющем большинстве своем нравственно здоровые люди, живущие скромно а по-своему красиво.

Нет ли все-таки противоречия в том, что живя и работая в городе, Петр пишет о тех, кого нет рядом? Нет, конечно. Краснов обживает в прозе первый  и самый щедрый пласт своего жизненного опыта — рисует земляков своего детства и юности. Первые его рассказы — «Шатохи», «Наше пастушье дело», «На грани» — в большей степени автобиографичны, с печатью очень личного отношения к происходящему. Следующие — «Теплынь», «Буран», «Перед ночью» — это художнически переплавленный свой опыт с опытом его односельчан.

Для Краснова село Ратчнно, где он родился и вырос, целый мир в душе, н делиться им хватит не на один том, нести его в себе — всю жизнь. Этот мир неисчерпаем. Руками Краснова он, мир, дарит нам, читателям, прелесть своеобразия — быта, традиций, речи.

Сила у Петра недюжинная, наблюдений — масса, и все это хочется вылить разом. Но ведь сила-то не столько в том, чтобы на полную катушку проявить эту силу, сколько в умении ее одерживать, приберегать для удара, единственно верного и точного.

***

БАНАЛЬНО, но верно: талант на пустом месте не рождается. Родители Краснова — простые деревенские люди, трудолюбивые и домовитые. Мать, Анна Ивановна, начиная с военных тыловых лет, девчонкой-подростком, и кончая потерей здоровья, работала в колхозе и всем естеством своим видит и чувствует смысл жизни в труде. Так воспитывала и своих детей, Петра, дочь, Валентину. От матери у Петра знание и любовь к русской народной песие, к меткому народному слову.

Отец, Николай Семенович, фронтовик, офицер запаса, истинно русский мастеровой, у которого за что ни возьмись, все в руках горит. Человек большого природного ума, поэт в душе, художник-самоучка, — все это перешло к Петру и еще больше, в соединении с высокой культурой, развилось и окрепло. А высокая культура приходила не сама по себе. Закончив сельскохозяйственный институт, Петр не порывает связи с естественными науками, и это, в сочетании с науками художественными, помогает ему видеть жизнь объемной, в нескольких изменениях.

Краснов-прозаик начинался с Краснова-поэта. Он около десяти лет постоянный член литературного объединения имени Мусы Джалиля при редакции газеты «Комсомольское племя». Большую часть этого времени посвятил стихам. Дома у него, как памятник своему упорству и высокой энергии заблуждения, хранится общая тетрадь с поэтическими опытами. Но ни один из них не был опубликован, что говорит не столько о несовершенстве юношеских проб пера, сколько о жесткой требовательности автора к себе и неудовлетворенности сделанным.

Тетрадь эта написана не эря. Она готовила Петра к прозе, учила ценить слово, деталь, искать емкий способ выражения мысли и чувства. И подготовила.

Благотворно влияет на молодого прозаика и собственно художественная среда. Постоянное общение с писателем Иваном Ухановым, высоко требовательным к собственному слову, знатоком народного языка, с руководителем литературного объединения Геннадием Хомутовым, художником Александром Овчинниковым — тонким лнриком^пейзажистом, параллельно—постоянное и глубокое освоение классики, — все это способствует профессиональному росту Краснова.

По-моему, поучителен для многих начинающих литераторов и стиль творческой работы Петра. Он не слишком-то доверяет часам вдохновения, когда пишется легко, страница за страницей. У него хватает терпения работать почти каждый день, по без насилия над собой-художником. Интересно, что даже каждый из коротких его рассказов, в пять—шесть машинописных страниц, написан не в один присесг, а в несколько сеансов, отделенных друг от друга порядочным временем.

Обычно у Краснова работа идёт параллельно над несколькими рассказами. Одна рукопись уже на машинке, с последней правкой при перепечатке, вторая, находящаяся, как он сам говорит, в отлёжке, ждет трезвого глаза хозяина, третья, в черновике, исподволь продвигается к овоей середине или концу, чтобы позднее попасть в отлежку.

Писать стало трудней. Появились записные книжки, поубавилось радости, поприбавилось маеты. И это очень понятно. Не хочется повторять первую книгу, вторая готовится на ступеньку выше. Понижается коэффициент осваиваемого в «рукописях личного опыта, повышается доля изученного, чужого. А это подальше от сердца и с меньшими корнями. Надо несколько уйти от описательности и излюбленного внутреннего монолога героя в сторону диалога, более стройной композиции и динамичного сюжета. Надо осваивать новые жанры, новые пласты языковой лексики...

Задач я планов много, но Краснов бывает в унынии, пожалуй, только от одного — чувства времени, речным песком уходящего сквозь пальцы. Недавно он прочел нам только что отпечатанные рассказы «День тревоги» и «Соседи», готовится к отлежке повесть «По причине души», обтрепывается и пухнет понемногу папка е черновиками и заготовками к роману.

В Петре Краснове счастливо соединилось все, чтобы высокие надежды на его звезду оправдались.